Срочно нужен гробовщик [Сборник] - Дороти Сейерс

— Извините, — смущенно пробормотал он. — Я действительно не очень все это понимаю. Дайте мне, пожалуйста, почитать вашу книгу.

— Хорошо. Но надо иметь в виду, что эта книга — серьезное чтение и ее истинный смысл открывается лишь тому, у кого есть настоятельное желание что-то постичь. Что я этим хочу сказать? Если у вас нет страстной потребности узнать, что есть высшая любовь, вы почти ничего не вычитаете из платоновского «Пира». Точно так же, если вас не волнует, как прожить на гроши, учение Герберта Буна останется для вас за семью печатями. Вам будет противно и скучно. Вы не потеряли нить моих рассуждений?

— Нет, — серьезно ответил он. Скользнув взглядом по жалкому строю консервных банок на столе, он снова обернулся к мисс Джессике. Умное, гордое лицо, подумал он, похоже, она лет на десять-пятнадцать младше своего брата.

— Консервные банки вместо кастрюль — тоже идея Буна? — спросил он.

— Да, конечно. Я сама совершенно непрактична. И слепо подчиняюсь его предписаниям. Только это и держит меня на плаву.

— Ну да, ну да. — Вид у него был такой удрученный, что мисс Джессика не выдержала и расхохоталась и сразу же помолодела еще на несколько лет.

— Я самая бедная вовсе не потому, что самая младшая, а потому, что позволила старшему брату Эдварду вложить в дело большую часть своего наследства. — В голосе ее зазвучали торжественные ноты. — Эдвард был человек идеи и в определенном смысле более походил на матушку и на меня, чем Лоренс и старшая сестра Эвадна. Но он был совершенно непрактичным человеком. Он потерял все деньги. Бедняга, мне очень жаль его. Не хочу называть точную сумму моего нынешнего дохода, но должна сказать, он исчисляется в шиллингах, а не в фунтах. И все же — благодаря милости Божьей и прозорливости Герберта Буна — я не нищенствую. Опираясь на данный Богом интеллект, иду своим путем. Вы можете сказать, что это несколько странный путь, зато он — мой собственный и никому не вредит. Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая?

Вопрос был поставлен прямо, без обиняков. Она ждала такого же ответа. Кампьен, также не лишенный обаяния, обезоруживающе улыбнулся:

— Нет, я так не думаю. Напротив — вы рационалистка, чего я, признаться, не ожидал. Чай уже готов? А где вы берете крапиву?

— В Гайд-парке, — бросила она не оборачиваясь. — Там много сорняков, я имею в виду трав. Собирай, не ленись. Вначале я раза два ошиблась. Знаете, с растениями нужна осторожность и точность. Помню, я очень сильно болела. Но я уже давно их не путаю.

Кампьен, балансирующий на своем ведре, неуверенно смотрел на бурую, исходящую паром жидкость в баночке из-под варенья, которую поднесла ему мисс Джессика.

— Не бойтесь, — сказала она. — Я все лето пила этот чай. Попробуйте. Если не сможете пить — не обижусь. Но книгу вам все же следует прочитать. Надеюсь, мне удастся обратить вас в свою веру.

Он попробовал. Наверное, такова на вкус смерть.

— Лоренсу тоже не нравится, — улыбнулась она. — Но он пьет. И чай из тысячелистника, который я ему завариваю, тоже пьет. И вообще всем этим интересуется, хотя взгляды его более консервативны. Он не одобряет моего равнодушного отношения к деньгам. Но что бы он делал, если бы я была к ним неравнодушна, — ведь у него нет ни пенса.

— Но для шестипенсовиков вы делаете исключение, — сказал Кампьен. — Слова вырвались у него против воли, словно мисс Джессика каким-то колдовством заставила его говорить. Встретившись с ее торжествующим взглядом, он понял — так оно и есть.

— Я вынудила вас это сказать. Я знаю, кто вы. Видела вас вчера под деревом в парке. Вы — сыщик. Именно поэтому я так откровенна с вами. Вы мне понравились. Вы интеллигентный человек. Согласитесь, ведь интересно заставить человека сказать, что тебе хочется. Как по-вашему, что это за механизм?

— Наверное, телепатия. — Кампьен был так ошеломлен, что даже отхлебнул крапивного чаю из баночки. — Так вы, значит, внушаете этой пышнотелой даме, чтобы она дала вам немного денег?

— Нет, я просто не отказываюсь их принять. Ведь ей это нравится. А мне эти деньги не помешают. Во мне опять говорит рационалистка, да?

— Да. Но если вернуться к вашим магическим способностям, вы что, умеете видеть происходящее за спиной?

Он думал, что сумел-таки озадачить ее, но после недолгого раздумья она вдруг сказала:

— Должно быть, вы намекаете на Клайти и ее молодого человека, от которого всегда пахнет бензином. Я знала, что они в парке, слышала, как они шептались у меня за спиной. Но я не обернулась. Они или отпросились с работы, или просто сбежали. Боюсь, их рано или поздно выгонят. — Она посмотрела на Кампьена озорным взглядом. — Я, конечно, могла бы дать им мою книгу. Но у Буна нет ничего о питании младенцев. Так что, думаю, их ожидают трудности.

— Вы очень странная женщина, — сказал Кампьен. — Только зачем вы рисуетесь?

— Рисуюсь? Не знаю, может, вы и правы, рисуюсь. Но что касается Клайти, я хорошо ее понимаю. Я тоже была влюблена однажды, но только однажды. Любовь была платоническая, ее не то что пиром, но и пикником-то не назовешь. Я была польщена тем, что мои скромные интеллектуальные достоинства нашли своего ценителя, но скоро поняла: нужны они были приятному и умному человеку, чтобы мучить свою жену, которую он, очевидно, любил физически, иначе зачем бы стал все это затевать. Да, ум у меня есть, но нет самоубийственного великодушия. И потому мы расстались. Но все равно даже теперь во мне еще достаточно женского, чтобы понять Клайти. Ну как, этот наш разговор поможет вам найти отравителя моей сестры Руфи?

Он сидел не поднимая глаз.

— Так как же? — снова спросила она. — Поможет?

Он поднял голову и вгляделся в ее лицо, хранящее следы былой красоты и оставшегося втуне ума.

— Вы должны знать, кто это сделал, — выговорил он с расстановкой.

— Но я не знаю. — Она была удивлена его уверенностью. — Не знаю. В моих магических способностях нет ничего таинственного. Каждый, кто, как я, живет одиноко, становится особенно чувствителен к поведению других. И тем не менее, уверяю вас, я не знаю, кто отравил Руфь. Хотя, должна признаться, у меня есть основания не очень сердиться на убийцу. Вы это скоро узнаете, так что мне лучше самой сказать.

— А что, мисс Руфь доставляла вам много хлопот?

— Дело не в этом. Мы редко виделись. У нас с ней было мало общего. Она сильно напоминала брата отца. Он был гениальный математик и, думается мне, немного сумасшедший.

— Так вы рады ее смерти? — Он говорил грубо, потому что боялся мисс Джессики. Она казалась ему милым и в то же время до умопомрачения непонятным существом.

— У меня были причины опасаться ее. Видите ли, семья Палинод — это как бы потерпевшие кораблекрушение в спасательной шлюпке посреди океана. Если один из них выпьет свою порцию воды — кстати, Руфь не была алкоголичкой, — остальным придется или смотреть, как он умирает от жажды, или поделиться. Но у нас почти нечем делиться, как бы хороши ни были советы Герберта Буна.

— Вы хотели бы сообщить мне что-нибудь?

— Нет. Остальное узнаете сами, хотя это остальное не представляет никакого интереса.

Сухощавый мужчина в ночном халате поднялся с ведра и поставил на стол баночку с крапивным чаем. Он, как колокольня, возвышался над мисс Джессикой. Она стояла перед ним, маленькая, хрупкая, и казалось, что вокруг нее, словно опадавшие лепестки, витали остатки былой привлекательности. Кампьен мрачно смотрел на нее, и в голове у него вертелся вопрос, казавшийся теперь даже более важным, чем тайна убийства.

— Но почему? — вырвалось у него. — Почему?

Она мгновенно поняла его. И серые ее щеки порозовели.

— Я бездарна, — мягко сказала она. — Никчемна, как на редкость точно выражаются американцы. Я не в состоянии ваять, или писать, или даже просто рассказывать. — Он взглянул на нее, стараясь уяснить себе всю необычность того, что она говорила, а она продолжала все так же мягко: — Стихи моей матери по большей части очень плохи. От отца я унаследовала немного ума — достаточно, чтобы это понять. Но в одном стихотворении, по-моему, что-то есть, хотя я допускаю, что многим оно покажется просто бессмыслицей. Вот послушайте:

Я плету себе дом тростниковый —Изысканную корзинку.В щели стены тростниковойВетер вошел под сурдинку.Любопытный, чужой, суровый.Я не вижу его. Я плету себе дом.

Как я понимаю, чай пить вы больше не станете.

Спустя полчаса он вернулся к себе в комнату, разделся и, дрожа от холода, влез в постель. Книга, которую дала почитать ему мисс Джессика, лежала рядом на одеяле. Это был дурно напечатанный томик с загнутыми страницами, грубым тиснением на переплете и старинными многословными рекламными объявлениями на последних страницах. Он открыл наугад, начал читать и, уже засыпая, никак не мог отделаться от вертевшихся в голове пассажей Герберта Буна.